Театр на Васильевском принял участие в проекте «Шаг на сцену. Немецкая драматургия и ее интерпретации», проходившем в рамках 12-й «Недели Германии в Санкт-Петербурге».
На международной конференции «Немецкая драматургия на мировой сцене ХХ – ХХI веков» прозвучал доклад филолога Анаит Григорян, посвященный спектаклю «Глазами клоуна» по роману Генриха Бёлля в постановке Дениса Хусниярова.Публикуем текст доклада.
На меня смотрело лицо самоубийцы, а когда я начал накладывать грим, мое лицо стало лицом мертвеца.
Генрих Бёлль, «Глазами клоуна»
«Глазами клоуна» – антивоенный и социально-критический роман Генриха Бёлля, опубликованный в 1963 году и считающийся одним из самых жизнеутверждающих произведений писателя — в интерпретации молодого петербургского режиссера Дениса Хусниярова становится историей отчуждения, абсолютного одиночества и экзистенциальной заброшенности. «В этом мире все друг другу посторонние» – эту цитату из романа в классическом переводе Риты Райт-КовалёвойХуснияров делает лейтмотивом пьесы. В оригинальном тексте, правда, сказано несколько иначе: «...jederaufdieserWeltstehtaußerhalbjedesanderen», то есть, дословно: «...каждый в этом мире занимает стороннюю позицию по отношению ко всем остальным», иными словами, «смотрит на других со стороны». Писатель, очевидно, не заостряет внимания на этой короткой фразе: она присутствует в тексте как бы между прочим, как малозначащая оговорка в цепи рассуждений персонажа. В 
немецком «человек со стороны» (у Белля – «jemand, deraußensteht») и «посторонний» («fremd», буквально – «чужой») не связаны этимологически, в русском же эти понятия сливаются практически в одно, и неожиданно высказывание, оброненное практически невзначай, наполняется новым смыслом: «человек со стороны» – «посторонний», его дело – сторона, он отстраняется, устраняется, отказывается или органически не способен вникнуть в чужую жизнь, чужие проблемы, чужие переживания.
немецком «человек со стороны» (у Белля – «jemand, deraußensteht») и «посторонний» («fremd», буквально – «чужой») не связаны этимологически, в русском же эти понятия сливаются практически в одно, и неожиданно высказывание, оброненное практически невзначай, наполняется новым смыслом: «человек со стороны» – «посторонний», его дело – сторона, он отстраняется, устраняется, отказывается или органически не способен вникнуть в чужую жизнь, чужие проблемы, чужие переживания.Двадцатисемилетний комический актер Ганс Шнир (имя персонажа не случайно: в немецком «derdummeHans» – то же самое, что русский «Иванушка-дурачок»), потерявший любимую работу и любимую девушку, 
перессорившийся с окружающими на почве политических и религиозных разногласий, возвращается в родной Бонн и предается воспоминаниями. Он составляет список телефонных номеров родственников, бывших друзей и знакомых и последовательно их обзванивает. «Внешняя» причина этого – поиск средств к существованию (у Ганса в кармане осталась одна-единственная марка), причина «внутренняя» – поиск понимающего собеседника. В романе Шнир находится в бедной, но все же квартире, где еще сохраняются остатки домашнего уюта; в пьесе персонаж оказывается в абсолютно пустом, выбеленном пространстве, вызывающем ассоциации одновременно с основой клоунского грима, опустошенным сознанием, а также с храмом и со склепом. Под самым потолком – рядами развешенные белые абажуры, как символ недостижимого, навсегда утраченного тепла домашнего очага. Один из абажуров – черный, под ним в течение всего спектакля, наигрывая мазурку Шопена, сидит погибшая сестра Ганса Генриетта (Лилия Гильмутдинова), которую родители в патриотическом порыве отправили служить в войска ПВО.
перессорившийся с окружающими на почве политических и религиозных разногласий, возвращается в родной Бонн и предается воспоминаниями. Он составляет список телефонных номеров родственников, бывших друзей и знакомых и последовательно их обзванивает. «Внешняя» причина этого – поиск средств к существованию (у Ганса в кармане осталась одна-единственная марка), причина «внутренняя» – поиск понимающего собеседника. В романе Шнир находится в бедной, но все же квартире, где еще сохраняются остатки домашнего уюта; в пьесе персонаж оказывается в абсолютно пустом, выбеленном пространстве, вызывающем ассоциации одновременно с основой клоунского грима, опустошенным сознанием, а также с храмом и со склепом. Под самым потолком – рядами развешенные белые абажуры, как символ недостижимого, навсегда утраченного тепла домашнего очага. Один из абажуров – черный, под ним в течение всего спектакля, наигрывая мазурку Шопена, сидит погибшая сестра Ганса Генриетта (Лилия Гильмутдинова), которую родители в патриотическом порыве отправили служить в войска ПВО. У Бёлля положение Ганса трагично, но не безнадежно: периодически на другом конце телефонного провода
ему отвечают живые человеческие голоса, иногда даже сочувствующие. Клоун Дениса Хусниярова (в этой роли заняты два актера:Андрей Феськов и Булат Шамсутдинов) изначально обречен, его внутренний монолог похож на поток воспоминаний умирающего: кому он звонит, с кем беседует? С живыми людьми или с бесплотными призраками? Лица его посетителей скрыты белым гримом, превращены в бездушные маски. Единственная любовь Ганса – Мари Деркум, в романе мягкая, человечная, отзывчивая, – в пьесе, в исполнении молодой актрисы Натальи Корольской, – отстраненная, с точно выверенными, как будто неживыми движениями, отрывистыми, перенятыми у других фразами. Корольской удается передать тонкую грань между «родной душой» и «посторонней»: мгновение непонимания, создающее между людьми непреодолимую пропасть. Отец персонажа в замечательном исполнении Артема Цыпина – его единственный реальный посетитель, но и с ним у Ганса не получается диалога: кажется, вот-вот родится взаимопонимание и отец, искренне любящий сына, протянет ему руку помощи, спасет от неминуемой гибели… Но едва появляется эта зыбкая надежда, как Ганс невольно обижает отца, едва сдерживается, чтобы не обвинить его в гибели Генриетты: Шнир-старший просит подать ему пальто.
ему отвечают живые человеческие голоса, иногда даже сочувствующие. Клоун Дениса Хусниярова (в этой роли заняты два актера:Андрей Феськов и Булат Шамсутдинов) изначально обречен, его внутренний монолог похож на поток воспоминаний умирающего: кому он звонит, с кем беседует? С живыми людьми или с бесплотными призраками? Лица его посетителей скрыты белым гримом, превращены в бездушные маски. Единственная любовь Ганса – Мари Деркум, в романе мягкая, человечная, отзывчивая, – в пьесе, в исполнении молодой актрисы Натальи Корольской, – отстраненная, с точно выверенными, как будто неживыми движениями, отрывистыми, перенятыми у других фразами. Корольской удается передать тонкую грань между «родной душой» и «посторонней»: мгновение непонимания, создающее между людьми непреодолимую пропасть. Отец персонажа в замечательном исполнении Артема Цыпина – его единственный реальный посетитель, но и с ним у Ганса не получается диалога: кажется, вот-вот родится взаимопонимание и отец, искренне любящий сына, протянет ему руку помощи, спасет от неминуемой гибели… Но едва появляется эта зыбкая надежда, как Ганс невольно обижает отца, едва сдерживается, чтобы не обвинить его в гибели Генриетты: Шнир-старший просит подать ему пальто. «Клоун – это человек, который жонглирует жизнью, начинает ее высмеивать, над ней издеваться, получая в ответ издевательства над собой, превращая все это в яркую, острую сценическую форму. Искусство клоунады – это своего рода рефлексия, способ изживать душевные травмы через такую вот издевательскую подачу жизненных, социальных, личностных ситуаций. Это очень редкая, штучная профессия, сложно же в такой острой форме рассказывать о себе и смеяться над собой», считает Хуснияров. Однако в «шутовское время», как его называет Бёлль, клоунада не работает: невозможно представить в гротескной форме то, что само по себе является гротеском, невозможно привнести смыслы в мир, очищенный от всяких смыслов. «Глазами клоуна» Хусниярова можно назвать одной из самых мрачных премьер конца театрального сезона 2013 года, но и одной из самых своевременных.
В спектакле единственным персонажем, который говорит с Гансом Шниром по-человечески, оказывается Штрюдер, – незнакомец, отвечающий ему по телефону католической школы, где учится брат Ганса Лео (с братом впоследствии удастся поговорить – примерно с тем же успехом, что и с остальными родственниками, то есть без всякого успеха). Актеру Михаилу Николаеву удается вложить в небольшую роль столько доброжелательной иронии, что на мгновение в двухчасовом действе, движущемся к неизбежной и очевидной развязке, появляется проблеск оптимизма, но и этот проблеск угаснет: зритель узнает, что отзывчивый философ – тоже своего рода шут, которого «никто не принимает всерьез». В романе Ганс Шнир находит путь примирения с действительностью: нанеся на лицо клоунский грим и взяв в руки гитару, он отправляется на улицу: «Я пристроил подушку на третьей ступеньке снизу, снял шляпу, положил туда сигарету – не посредине, а немного с краю, будто ее мне сбросили откуда-то сверху – и затянул песенку: «Разнесчастный римский папа». (...) Я перепугался, когда первая монетка – десять пфеннигов – упала в мою шляпу, она попала в сигарету и сдвинула ее на самый край. Я ее поправил и снова запел». В финале пьесы клоун не поет: его реальные и воображаемые собеседники выходят на сцену и поют ему прощальный хорал.
На вопрос «Может ли человек существовать в бесчеловечном мире?» режиссер дает совершенно однозначный ответ: «Нет, не может». Все, что ему остается, – умереть, а перед смертью он в лучшем случае успеет горько пошутить.
Текст: Анаит Григорян